Под раскаленным сводом небес

Именно Африка, а точнее, пустыня, с какой-то свойственной только ей одной силой, искушает отправившегося туда человека остаться в ней навсегда. Едешь в эти края туристом, и вдруг пронзительно хочется стать путешественником (так, наверное, петуху, трепыхающемуся на заборе, хочется стать поднебесной птицей). Ведь в том и заключается главное отличие туриста от путешественника, что первый всегда помнит о том, когда он должен вернуться домой, тогда как второй, передвигаясь из одного места в другое, может так никогда и не возвратиться. Турист смотрит на чужой мир через призму своей, «правильной» цивилизации, путешественник же способен поставить родную в один ряд с другими, причем отнюдь не на первое место. Здесь, в Северной Африке, среди величественных песков и камней, путешественнику и чувствуется, и думается лучше. Более того, передвигаясь, он способен решать и отвечать за свою жизнь – чего обычно напрочь лишен турист. Правда, эти решения и ответственность в основном касаются того, какую точку избрать следующей остановкой – именно ту, что превзойдет все твои ожидания, именно ту, ради которой лишь и стоило ехать.

Вот такими путешественниками, мотающимися между деревнями и городами Туниса, почти наугад выбранными, мы и вообразили себя с моим фотографическим другом. Но, конечно же, путешественники из нас не получились: мы знали, что ровно через неделю нам ехать обратно.

Луажи
Сразу хочется встрять с советом: не доверяйтесь во всем встречающим представителям турфирм (простите за канцеляризм, но другого названия у них нет). Существа эти – по преимуществу дамы, почти всегда взвинченные и замученные чудовищной жарой, капризами отдыхающих и вечными недосыпами из—за постоянных встречаний и провожаний туристов. Поэтому, чтобы на их голову, не дай Бог, не свалились какие-то непредвиденные хлопоты, они посвящают всех прибывших лишь в стандартные проблемы и ситуации, не требующие от отдыхающих никаких мозговых усилий.

Как—то: в Тунисе продавцы любят торговаться, и их первоначальную цену за товар можно сбить раз в пять-десять (на самом деле можно только у уличных прохиндеев, торгующих «серебром», и то если этого серебра на украшении всего лишь тонкая пленочка); страна безопасна для туристов, но если куда-то захочется поехать, лучше все же заказать экскурсию, и мощный джип или автобус без хлопот доставит вас, скажем, из Монастира в Сахару баксов за 160 – с ночевкой и кормежкой (на самом деле доехать можно и самому: столь же абсолютно безопасно, только значительно дешевле, и, главное, чувствуешь себя человеком, а не транспортируемым овощем).

Список несоответствий между советами встречающих туристов и реальностью можно длить и дальше, но уж очень скучно. И напоследок все-таки еще одно – для тех, кто любит передвигаться и при этом не готов сорить деньгами направо и налево. Представитель турфирмы вам поведает, что лучший способ передвижения, например, от отеля до города, где сосредоточены все шопинговые и развлекательные прелести, это такси – их, ярко-желтых, действительно, у отеля полно. Такси от нашей гостиницы до Монастира или Суса обойдется вам в 5 тунисских динаров (это без сорока центов 5 долларов). Но если воспользоваться транспортом, на котором ездит весь Тунис, то эта дорога встанет вам от 800 миллимов до одного динара (динар состоит из 1.000 миллимов).

А теперь об этом фантастическом тунисском средстве передвижения, носящем французское название louagе. О нем упоминает редкий путеводитель, да и то глухо. И немудрено. За неделю нашей жизни в Тунисе мы раз 25 перемещались по стране на луажах: иностранцев в них не было никогда.

В каждом городе и селении страны есть statione louage – станции маршрутных такси. И нет такой точки в Тунисе, до которой не возможно было бы добраться (пусть и с пересадками) с помощью луажа. Даже Москву, с натяжкой, можно представить себе без метро – троллейбусы-автобусы, то да се, Тунис представить без маршруток и не пытайтесь. Луажи, как правило, одной породы – французской: пежо и рено. Но двух типов – вроде наших «Газели» (8-10 мест) и «Волги»-пикапа (5 мест).

К чему эти детали? А к тому, что в тунисской маршрутной системе передвижения полностью отсутствует расписание. Маршрутка, до того или иного места, на станции стоит всегда (нужную – если это не станция большого города, там надо спрашивать – вы всегда определите по заунывным, словно голос муэдзина, повторяющимся крикам шоферов: «Татуин, Татуин... Сусе, Сусе... Габес, Габес...»), но отправится в путь она только тогда, когда все места будут заняты. Через пять минут, через полчаса, через полдня. Так от Суса до Габеса, когда нам подвернулся пикап, мы вдвоем ждали трех попутчиков десять минут, а от Гафсы до Суса нас должен был везти восьмиместный рено: под сорокапятиградусным солнцем семеро ждали последнего четыре часа.

Да и что такое для Туниса (для Ажира и Марокко, наверно, тоже) время? Пространство – да. А время... Более того, здесь пространство просто уничтожает время: совпадение или нет, но мои китайские часы и дорогие часы моего спутника вышли из строя на вторую ночь – я раздавил стекло во сне, у приятеля они просто встали (свои я подарил тунисскому пространству, положив их на придорожный камень). Нет, день и ночь, конечно, существуют. Но вот чтобы придти не вовремя – для каравана неделей раньше-неделей позже, для луажа при большом расстоянии полдня туда-полдня сюда – такое тунисцу неведомо. Это только в отеле, чтобы не шокировать европейцев, местные жители установили время завтрака и ужина.

Сус – Габес – Татавин
Ну, мы и послали куда подальше это время белых – время завтрака и ужина, время купаний, солнечных ванн и «культурно-анимационных мероприятий». Без обиды: все это вещи достойные, особенно для тех, кто год света белого не видит, убиваясь на работе по двенадцать часов в сутки. Но нам—то с моим приятелем, днями просиживающим штаны, – отчего ж не размяться? Тем более, что первый избранный нами маршрут Сус – Габес – Татавин звучал так,.. что не можешь никак.

К туристическому и промышленному Сусу мы вообще отнеслись как к отправной точке наших путешествий (отель, как уже говорилось, был в 1 динаре езды), поэтому и не разглядели красот этого более древнего, чем Карфаген, города. У крепости и мечети, мелькнувших за окном луажа, был вид еще более сладкий, чем у лужковского храма Христа Спасителя.

А торговый Габес (маршрутка до него нам обошлась в 11 динаров на брата), древности которого были разнесены в пух и прах во время второй мировой, просто оказался пятнадцатиминутным перевалочным пунктом, так как прямого сообщения Сус – Татавин не существует. Но без него не было бы стремительной, в 400 километров, строки: Сус – Габес – Татавин... Татавин (тунисцы произносят это название более изящно – Татуин) – странный городишко: невзрачный, не очень чистый и какой-то весь по-восточному замурзанный и пыльный. Город, который не сделал ни малейшего усилия, чтобы нравиться туристам. Но через полчаса начинаешь ощущать удивительное очарование, исходящее от него: неказистая, но совершенно гармоничная архитектура, живописные группки старцев в кремовых и серых накидках – за столиками кафе, просто на асфальте, на стульях у входа лавок, стайки молодых людей с внешностью жеребцов-производителей, дети с хлебной лепешкой в руках – застывшие при виде белого человека и провожающие его спину парализованным от удивления взглядом.

Но не Татавин (дорога до него от Габеса обошлась нам по 4 динара) был нашей целью. Шенини, берберская деревня, – вот куда вело нас наше чутье. И оно нас не подвело. Солнце уже клонилось к закату. Торопясь, мы вскочили в местный луаж, заплатили двойную цену – по 2 динара с носа, а через 20 минут бешеной езды мы были у подножья розовато-коричневого чуда. Огромная гора, облепленная норами для жилья, сложенными из камней, хранилищами для зерна, загонами для коз, овец и ослов. Плутая по каменистым крутым тропам этого фантастического селения и сопровождаемые стылыми взглядами редких встречных, мы наконец взобрались на верхнюю – с пустыми хижинами – часть горы. Уже в плотных сумерках мы разложили свои спальники на глиняной крыше какого-то брошенного жилища и, выпив по глотку виски, завалились спать. Муэдзин мяукающими интонациями позвал через усилитель совершить правоверных свой вечерний намаз, детский смех, какие-то задорные крики снизу и упругий ветер, посвистывающий в щелях между камней. И все.

В четыре еще темно, но спать уже было невозможно: все огромное пространство вокруг колебалось от оглушительного петушиного хора.

Все путеводители советуют туристам (таковых мы, к счастью, здесь не видели) приезжать в Шенини пораньше, «когда ясное утреннее солнце подчеркивает достоинства деревни». Все это ерунда. Во-первых, самое прекрасное здесь – сам восход солнца (ни ранним утром, ни тем более к восходу сюда ниоткуда не доберешься); во-вторых, «достоинств» у Шенини хватает и без солнца; а в-третьих, если кто—то тунисское солнце называет «ясным», то он ничего не понимает в этой стране: солнце там яростно-белесое – с утра до трех часов дня медленно наливающееся мистическим ужасом, а потом, до заката, этот ужас столь же медленно растворяется в своде небес.

Километрах в полутора от деревни внизу находится так называемая «подземная» мечеть (не очень-то уж она и подземная – наполовину в земле). Абсолютно не пафосное место: покосившийся, как Пизанская башня, крошечный корявый минарет, несколько беленых куполов и вокруг странные длинные могилы, которые называют «берберскими надгробиями» – на самом-то деле это захоронения христиан, укрывавшихся в здешних пещерах от преследований во времена Римской империи. Аборигены утверждают, что могилы эти растут в длину, и одна из них, длиной в четыре метра, обладает чудесными целебными свойствами: когда у бербера из Шенини болит спина, он приходит и ложится на нее, прижимаясь поясницей к камням. Излечивается ли он – сложно сказать, но когда я, у которого спина, правда, не болела, лег на эту сложенную из довольно острых камней могилу и закрыл глаза, мое тело, поверьте, исчезло. Оно потеряло вес и растворилось в воздухе. Единственное ощущение – это закрытые, раскаленные стоящим почти в зените солнцем, мои веки. Фотографический друг подтвердит это: он—то потерял там не только свое тяжелое тело, но и время. Пролежав на камнях полчаса, он решил, что встал на ноги через три минуты.

Из Шенини мы выскочили пробкой: солнце приступило к своим полуденным пыткам. Местный неулыбающийся народец уже спал в своих прохладных каменных норах, только мальцы по дороге к станции неутомимо пытались нам впарить за динар белые кварцевые кристаллы. Когда они убедились в тщетности своих попыток, начали, шельмецы, давить на европейскую совесть: «Гив ми мани... Гив ми мани фо скул... Гив ми мани фо скул, фо пенсил, фо пейпа...»

Татавин – Меденин – Матмата
Мы с приятелем до сих пор, уже сидючи в Москве, горды тем, как классно мы рассчитали все наши тунисские маршруты. Днем, когда вокруг палящее пекло, мы мчимся с ним в прохладной маршрутке (кондиционеров в луажах нет, но все окна открыты), ближе к вечеру, когда ярость солнца спадает, оказываемся в желанной точке.

Меденин, унылый административный поселок без всякого выражения на лице, никак не зацепил нас, оставив о себе память лишь как об очередном перевалочном пункте и 2 динарах, выложенных шоферу по приезде. Матмата, с ее деревней троглодитов невдалеке, с потрясающими ландшафтами ее окрестностей («Звездные войны» смотрели? – я нет, но все равно они там снимались), была выбрана следующей точкой нашей ночевки.

В отличие от шенинских берберов, взобравшихся на гору, матматские залезли под землю. В холмистых складках огромной равнины они несколько веков назад нарыли круглых котлованов – метров 10 в диаметре и метров 6-8 глубиной. Жилые комнаты, загоны для скота и курятники располагаются по окружности внутреннего двора, а вход в этот двор прорыт с наружной стороны холма. Честно сказать, заглядывать сверху в эти жилые «ямы» было как—то неловко – там своя жизнь, спокойному течению которой ты своим туристическим любопытством только мешаешь. Эти «дети подземелья» могут только раздраженно махать руками на нескончаемые подглядывания праздных толп. Я бы, на их месте, поставил пулемет.

Заночевали мы опять же в спальниках среди холмов этого роскошного киношного ландшафта – сюжет и антураж ночевки вполне соответствовали ему. Во-первых, над горизонтом, образованном длинными складками земли, похожими на гигантские извилины человеческого мозга, было повешено солнце, прикидывающееся луной: тот же серебристый цвет, та же щербатость, то же таинственное сияние. На противоположной стороне небосвода, только высоко над горизонтом, висела уже настоящая луна. Ну это так, из области мистических декораций.

Сюжет же заключался в бессонном ожидании вполне земных пришельцев. Только мы расстелили спальники и, захлебываясь от волнения, начали фотографировать солнце-луну – на гребне соседнего холма появилась мужская фигура. Человек долго и пристально смотрел на нас, наши спальники и потом исчез за склоном. Минут через десять вернулся, опять посмотрел и исчез, уже по направлению к дороге. Решили – ходил проверять овец где-нибудь в соседнем загоне. А вот не тут—то было: снова появляется, но уже с товарищем исключительно мрачного вида. Проделывают тот же путь, с пристальным разглядыванием нас, – туда и обратно. Мы, прижимая к груди наши тощие кошельки и далеко не бедные фотокамеры, взгромоздив на плечо распластанные спальники и петляя словно зайцы, меняем место дислокации. Финал: мы невредимые и неограбленные, невыспанные и счастливые принимаем душ из двух полуторалитровых бутылок минеральной воды в серебряном свете восходящей с востока «луны», которая часам к десяти докажет, что она настоящее солнце.

Весь этот пробег с бесплатным фильмом в конце обошелся нам на двоих в 11 динаров.

Маьмата – Габес – Кебили – Дуз – Сахара
Кебили тоже ничем не оцарапал память. Разве что назойливым разболтанным малым по имени Жозеф, предлагавшим верблюдов и Сахару каждому за 65 баксов. При встречном предложении – 30, он тут же растворился в воздухе. Да, еще был Смаил, имеющий друга, нашего «соотечественника», грузинского врача, – невероятно говорливый официант, подавший нам дивный сладчайший чай с живой веточкой мяты. Он отговорил нас ехать в «абсолютли нот бьютифуль» Таузар и Нефту и убедил отправиться за 1 динар в «вери бьютифуль» Дуз.

Конечно, обманул. Хотя и совершенно бескорыстно. А может, этот заштатный городишко, с плоским кладбищем, размером в двадцать футбольных полей, в центре города, действительно, кажется ему прекрасным? Но чего у Дуза не отнять, так это того, что в нем уже слышно, как дышит Сахара – край Земли, живое воплощение вечности.

Оборотистый парень в серой чалме нас тут же, по прибытии на statione louagе, взял в оборот: пара верблюдов, ночь в пустыне, ужин и завтрак – все те же 65 долларов с каждой задницы. Но и наш фотограф не промах – 25 и точка: «ит’с зэ ласт прайс». Ударили по рукам, подписали договор. Через три с половиной часа отправление.

И вот где мы чуть не сдохли от жары – это на улицах «вери бьютифуль» Дуза. Чтобы скоротать время, нам втемяшилось в голову посмотреть местный зоопарк. Это в два—то часа пополудни! Короткими перебежками от одной тени к другой нам удалось пройти лишь треть пути. Остальные три часа мы пили в тени кафе, обдуваемые раскаленным ветерком, все тот же приторно сладкий мятный чай.

В пять вечера два невероятно стройных и высоких бедуина, в джинсах, незаправленных простых рубахах и домашних «шлепках», на краю Сахары взгромоздили наши городские дебелые тела на верблюдов. Несмотря на то, что солнце уже выглядело уставшим, весь небосвод целиком был, как металлический плоский колпак, раскаленный от жары добела. Горячий упругий ветер, без всяких порывов, дул прямо в лицо – словно мчишься в открытом кузове грузовика, а не плавно движешься на валкой спине одногорбого верблюда. Через пять минут песок уже скрипел на зубах.

Странное это место – пустыня: ты отдельно, она отдельно; ты на минуту, она навсегда. Свет здесь суровый и нереальный. Из—за постоянно струящегося песка с острия дюн, дрожащего от зноя марева вся поверхность Сахары покрыта мерцающим муаром, и понять, где начинается небо, нельзя. Несмотря на ослепительный блеск, пустыня серая – глаза болят от сияния, но серая. Пройдя 10 километров, мы оказались возле небольшой площадки, огороженной сухими пальмовыми ветками, – этакой туристической резервации среди холмов песка. Здесь творились хоть и диковатые, но вполне земные дела: штук пятнадцать французских тинейджеров обоего пола, прибывших перед нами на джипах, развлекались забавами цивилизованного общества. Мальчики с истошными криками, стаскивая на ходу шорты, носились по гребням дюн за другими мальчиками и, повалившись в песок, изображали бурные гомосексуальные сцены. Девочки, прильнув друг к другу и обмениваясь поцелуями, оглашали округу сладострастными стонами. Два пожилых наставника и тройка не участвовавших в представлении молодых людей приветственными возгласами, хохотом и аплодисментами сопровождали эту театрализованную содомию.

Надо отдать должное юным французам – делали они все легко, весело, с жеребячьей непринужденностью. А пустыня? Что ей, бесконечной и вечной, до всего этого?

Ночь под открытым небом и войлочным одеялом я провел без сна. У костра собрались бедуины. Под их тамтамы долго и визгливо плясала молодежь. Наконец все успокоилось, осталась лишь флейта – сухой и звонкий стебель ее мелодии еще некоторое время разрезал ночь. Потом уснула и она. И наступила оглушительная тишина, оставляющая место только для свиста, с которым мимо проносился ветер.

Подкрадывалось величественное окончание ночи – золотисто-жемчужная игра цветов на границе земли и неба. Через пятнадцать минут встало солнце.

Дуз – Кебили – Таузар – Гафса – Сус
Обратный путь, хотя и другой дорогой, всегда грустен: все, бывшее когда-то новым, уже за спиной, а неизвестное, ради чего ехал, уже известно.

Таузар, кстати, оказался дивным городом – с домами, выложенными из плоских зеленовато-серых кирпичей и стройными козами, безмятежно пасущимися на помойках, аппетитно жующими бумажные и полиэтиленовые пакеты.

Весь этот путь в 500 с небольшим километров, от Дуза до Суса (если вам еще не надоело – по 20 динаров с каждого), был сплошным мерцанием Туниса за окном наших луажей: сначала на десятки километров ровное, как скатерть без единой складки, высохшее соляное озеро с брошенными окаменелыми лодками, потом фантастические скалы горных кряжей в лучах вечернего солнца, толпы молодых людей и стариков, вышедших на вечерние улицы придорожных деревень, затем беспомощное и вялое светило, застрявшее между двух скал на горизонте, и далекие зарева ночных городков.

И словно никакого Туниса и не было.

Сергей Дундин
№ 29 13.08.2002 "Иностранец"